Лк.24.37
Дорогой читатель, эта книга не является ни художественным произведением, ни сухим научным трудом, хотя и опирается на достоверные факты из жизни Н.В. Гоголя и его современников. Здесь сделана попытка, возможно, и не во всем совершенная, но все же искренняя в своих намерениях составить мозаичный портрет души гениального писателя.
Известно, что Николай Васильевич Гоголь был глубоко верующим человеком и вместе с тем, как писатель, жил светской жизнью и описывал ее. Но его светская жизнь больше отвечала монашеству, чем у обычных верующих светских людей. За всю свою жизнь он не имел собственного жилища, не был женат, не имел никаких лишних вещей, кроме необходимых, избавлялся от денег, помогая бедным, и всего себя посвятил исключительно своему духовному совершенству и писательскому назначению. Отсюда возникает вполне естественная проблема при изучении его жизни и творчества: можно ли вообще понять гений писателя без составления портрета его души? Но что есть душа, и можно ли в принципе составить ее портрет?
Из Ветхого Завета мы знаем, что, сотворив первого человека Адама из земли, Бог вдунул в него дыхание жизни, т.е. душу, существо духовное и бессмертное (Быт. I, 26, 27). После смерти человека душа возвращается к Богу, Который дал ее, а тело – в землю (Еккл. XIII, 7).
Итак, содержание души составляет дыхание жизни, а ее форма проявляется в словах и деяниях человека, т.е. в жизнеописании. Для православного христианина, каким и был Н.В. Гоголь, образцом духовного портрета является Евангелие, т.е. благовествование (с др. греч.) о жизни и деяниях Иисуса Христа и его учеников, апостолов, т.е. посланников. Известно, что со дня Вознесения Господня апостольская служба ни на одно мгновение не прекращалась на всей Земле, одни апостолы уходили, а им на смену являлись другие.
Форма подачи свидетельств о духовной составляющей жизни и творчества Гоголя выдержана здесь в библейном духе – в виде кратких повествований, без иллюстраций, отвлекающих внимание читателя от углубленного чтения содержания текста. Христианская аскеза требует от него самостоятельного осмысления. Комментарии поданы только в необходимых случаях. Выделение частей текста курсивом большей частью принадлежат цитируемым авторам. При чтении книги нужно иметь в виду, что духовный портрет писателя создан самой жизнью Гоголя. Неслучайно свое жизненное кредо он выразил так: «Позаботься прежде всего о себе, а потом о других: стань прежде сам чище душою, а потом уже старайся, чтобы другие были чище». А о своих героях Гоголь так сказал: «Герои мои потому близки душе, что они из души. Все мои последние сочинения – история моей собственной души».
Составитель надеется, что принятая здесь форма подачи миниатюр, созвучных евангельским эпиграфам в каждой из 28-ми глав, может оживить и приблизить к читателю воскресшую душу Н.В. Гоголя, как воскресает душа Христа в каждом богослужении. «А потому, – как писал Гоголь в «Размышлениях о Божественной литургии»,– для всякого, кто только хочет идти вперед и становиться лучше, необходимо частое, сколько можно, посещенье Божественной литургии и внимательное слушанье: она нечувствительно строит и создает человека»...
ГЛАВА I.
«Пришли в Иерусалим волхвы с востока…»
(Мф.2,1)
1. У Гроба Святого
6 апреля 1848 года Гоголь сообщал Жуковскому из Бейрута: «Уже мне почти не верится, что и я был в Иерусалиме. А между тем я был точно, я говел и приобщался у самого Гроба Святого. Литургия совершалась на самом гробовом камне. Как это было поразительно!»
ГЛАВА II.
«Младенец же возрастал и укреплялся
духом, исполняясь премудрости, и
Благодать Божия была на нем»
(Лк.2,40)
1. Ребенок-писатель
Имение писателя В.В. Капниста в селе Обуховка было расположено неподалеку от Васильевки Гоголей. Между семьями Капниста и В.А. Гоголя издавна установились дружеские отношения. Впоследствии Гоголь особенно был дружен с дочерью писателя С.В. Капнист-Скалон. Однажды В.В. Капнист заехал по-соседски к отцу Гоголя и застал его пятилетнего сына с пером в руке и глубокомысленным выражением лица.
Просьбами и ласками Капнисту удалось уговорить ребенка-писателя прочитать написанное им. Ребенок, стыдясь своего творчества, согласился прочитать Капнисту свои стихи в другой комнате. Капнист совершенно искренне похвалил его стихи. Когда они оба вышли из комнаты, в которой уединились, Капнист сказал домашним Никоши: «Из него будет большой талант, дай ему только судьба в руководители учителя-христианина!»
Склонности к поэтическому творчеству потом появлялись у мальчика не раз… Со временем Гоголь сам стал понимать, что сила в человеке идет не столько от физического тела, сколько зависит от духовного развития и богатства души…
ГЛАВА V.
«Ученик не бывает выше своего
учителя; но, и усовершенствовавшись,
будет всякий как учитель его».
(Лк.6,41)
3. Из обыкновенного – необыкновенное
В характеристике Пушкина – поэта Гоголь выделяет немаловажный штрих: его умение извлекать из обыкновенного – необыкновенное. Сочинения Пушкина «может совершенно понять тот,– пишет он,– чья душа носит в себе чисто русские элементы, кому Россия родина, чья душа так нежно организована и развилась в чувствах, что способна понять неблестящие с виду русские песни и русский дух; потому что чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было, между прочим, совершенная истина».
4. Прелестная антология
Гоголь любил мелкие стихотворения Пушкина и считал, что они в своей совокупности представляют собою настоящую энциклопедию русской жизни, высоких чувств и помыслов. «В мелких своих сочинениях,– отмечал он,– этой прелестной антологии, Пушкин разносторонен необыкновенно и является еще обширнее, виднее, нежели в поэмах.»
Некоторые из этих мелких сочинений так резко ослепительны, что их способен понимать всякий, но зато большая часть из них, и притом самых лучших, кажется обыкновенною для многочисленной толпы. Чтобы быть доступну понимать их, нужно иметь слишком тонкое обоняние, нужен вкус выше того, который может понимать только одни слишком резкие и крупные черты. Для того нужно быть в некотором роде сибаритом, который уже давно пресытился грубыми и тяжелыми яствами, который ест птичку не более наперстка и услаждается таким блюдом, которого вкус кажется совсем неопределенным, странным, без всякой приятности – привыкшему глотать изделия крепостного повара.
В итоге Гоголь считает мелкие произведения Пушкина «пробным камнем, на котором можно испытать вкус и эстетическое чувство разбирающего их критика».
13. «Даром «Коляски» не брать»
Пушкин знал лично от Гоголя о его бедственном материальном положении. Когда готовилась к печати повесть Гоголя «Коляска», он в письме из Михайловского в октябре 1835 года писал издателю Плетневу о том, что надо учесть это обстоятельство: «…Спасибо, великое спасибо Гоголю за его «Коляску», в ней Альманах далеко может уехать; но мое мнение: даром «Коляски» не брать, а установить ей цену: Гоголю нужны деньги»…
15. «…Мне утрата всех больнее…»
Из Рима Гоголь сообщал Погодину в письме от 18(30) марта 1837 года, какой болью отозвалось в его сердце известие о смерти Пушкина: «Я получил твое письмо в Риме. Оно наполнено тем же, чем наполнены теперь все наши мысли. Ничего не говорю о великости этой утраты. Мне утрата всех больнее. Ты скорбишь как русский, как писатель, я… я и сотой доли не могу выразить своей скорби. Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово. Ничего не предпринимал, ничего не писал я без его совета. Все, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему. И теперешний труд мой есть его создание. Он взял с меня клятву, чтобы я писал, и ни одна строка его не писалась без того, чтобы он не являлся в то время очам моим. Я тешил себя мыслью, как будет доволен он, угадывал, что будет нравиться ему, и это было моею высшею и первою наградою. Теперь этой награды нет впереди! Что труд мой? Что теперь жизнь моя?..».
ГЛАВА VI.
«Блаженны нищие духом, ибо их
есть Царство Небесное»
(Мф.5,3)
1. «Не брать видных мест»
Лев Арнольди вспоминает совет Гоголя о предстоящем ему выборе должности. Гоголь советовал ему «не брать видных мест». Он говорил, что «на них всегда найдутся охотники…– а вы возьмите должность скромную, не блестящую, и постарайтесь быть именно в этой должности полезным. Тогда вы увидите, как будет вам веселее на душе». Арнольди ответил ему, что надеется скоро быть советником в губернском правлении. «Вот хорошо,– отвечал Гоголь,– тут работы будет много и пользу принести можно; это не то, что франты чиновники по особым поручениям или служба министерская; очень, очень рад за вас и душевно поздравляю вас, когда получите это место». Лев Иванович Арнольди (1822-1860) впоследствии служил чиновником при калужском губернаторе. С Гоголем он познакомился у своей сестры А.О. Смировой – Россет в июне 1849 г. Он имел возможность прослушать почти все главы второготома «Мертвых душ», позднее сожженные писателем. В его изложении до сих пор считается его вариант наиболее полным по сравнению с другими источниками…
ГЛАВА Х.
«Блаженны милостивые, ибо
они помилованы будут».
(Мф.5,7)
1. «Этого хочет душа моя»
Известно, что Гоголь покровительствовал талантливым, но бедным студентам. Сам, не будучи богатым человеком, он отдавал гонорары за издания своих сочинений нуждающимся людям. Он говорил: «Лишения этого хочет душа моя, потому что оно справедливо и законно и без него мне бы было тяжело. Всякий рубль и копейка этих (денег) куплены неудовольствиями и оcкорблениями моих друзей, и нет человека, которого бы я не оскорбил, деньги эти тяжелели бы на моей совести. И потому, как в Москве, так и в Петербурге, деньги эти все отдаю в пользу бедных, но достойных студентов. Деньги эти должны им прийтись не даром, но за труды»,– пишет он Плетневу в 1844 году, который уже к этому времени был ректором Петербургского университета. Он отдает при этом немалую сумму, около 200 тысяч рублей, не оставляя себе ни копейки.
Плетнев и Шевырев категорически возражали против этого царского жеста Гоголя. Они напоминали ему, что, во-первых, он сам нуждается в средствах, во-вторых, он не вправе лишать денежной поддержки мать и сестер. Но Гоголь настоял на своем. При этом он просил Плетнева и Прокоповича держать язык за зубами, кто, какое лицо субсидирует талантливых студентов… Однако по воспоминаниям Г.П. Данилевского, Плетнев не очень строго соблюдал просьбу Гоголя о сохранении тайны. Но, как говорится, тайное всегда становится явным…
ГЛАВА XIII.
«Просите, и дано будет вам; ищите,
и найдете; стучите, и отворят вам;..»
(Мф.5,10)
1. Заклинание
Гоголь, обращаясь к наступающему 1834 году, произнес слова заклинания, в которые не переставал верить. Текст этого пожелания-заклинания сохранился в бумагах писателя. Вот оно: «Великая торжественная минута. У ног моих шумит мое прошедшее, надо мною сквозь туман светлеет неразгаданное будущее. Молю тебя, жизнь души моей, мой гений. О не скрывайся от меня… Какое же будешь ты, мое будущее? О будь блистательно, будь деятельно, все предано труду и спокойствию!.. Таинственный неизъяснимый 1834 (год)! Где означу я тебя великими трудами? Среди ли этой кучи набросанных один на другой домов, гремящих улиц, кипящей меркантильности, этой безобразной кучи мод, парадов, чиновников, диких северных ночей, блеску и низкой бесцветности? В моем ли прекрасном древнем Киеве, увенченном многоплодными садами, опоясанном чудным небом, упоительными ночами, где гора обсыпана кустарниками, с своими как бы гармоническими обрывами и подмывающий ее мой чистый и быстрый Днепр… Я не знаю, как назвать тебя, мой гений!.. О взгляни! Прекрасный, низведи на меня свои чистые, небесные очи. Я на коленях, я у ног твоих!.. О не разлучайся со мною! – просит Гоголь гения. – Живи на земле со мною хоть два часа каждый день, как прекрасный брат мой.– Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное земле божество!.. О поцалуй и благослови меня!»
Брат, гений, божество, возлюбленная – это для Гоголя знаменательные образы одной страсти – всепобеждающей страсти творчества.
ГЛАВА XIV.
«Не судите, да не судимы будете, ибо каким
судом судите, таким будете судимы;»
(Мф.7,1-2)
1. Убийственная дарственная надпись
На книге «Выбранные места из переписки с друзьями», подаренной Михаилу Петровичу Погодину, профессору, академику, писателю, чья историческая драматургия вызвала сочувствие Пушкина, издателю журналов «Московский вестник» и «Москвитянин», Гоголь сделал убийственную дарственную надпись: «Неопрятному и растрепанному душой Погодину, ничего не помнящему, ничего не примечающему, наносящему на всяком шагу оскорбления другим и того не видящему, Фоме Неверному, близоруким и грубым аршином меряющему людей, дарит сию книгу, в вечное напоминание грехов его, человек, также грешный, и во многом неопрятнейший его самого». Со свойственным Гоголю критицизмом он не скрывает своего недовольства Погодиным, которого он считал своим другом. Он принимает положительные стороны его характера: великодушие, душевную открытость, понимание масштаба его, Гоголя, дарования. Погодину принадлежат справедливые слова о Гоголе: «На горизонте русской словесности восходит новое светило, и я рад поклониться ему в числе первых»; или: «Комедия Гоголя должна сделать эпоху в истории театра русского и восстановить его». Гоголь в переписке с Погодиным называет его «моим братом по душе», «бесценным Михаилом Петровичем». Но он не может примириться с его завистливостью, неделикатностью, корыстолюбием. Кризис писателя 1841-1842 гг. был связан, наряду с другими причинами, попытками Погодина привлечь его к работе в только что основанном им журнале «Москвитянин». И это в то время, когда Гоголь был вплотную занят работой над «Мертвыми душами». Оказывая Гоголю постоянно практическую помощь, Погодин считал его обязанным себе и бесцеремонно требовал от Гоголя невозможного, разрушая сложившиеся между ними друже-ские отношения. В начале 1847 года в «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь нелестно отзывается о Погодине. Все это вызывает обострение их отношений. Поэтому неудивительно, что на книге Гоголя, подаренной Погодину, появилась, мягко говоря, нелестная дарственная надпись.
ГЛАВА XV.
«Не бывает пророк без чести, разве только
в отечестве своем и в доме своем».
(Лк.4,24)
1. «Слегка» ошибся
А.О. Смирнова-Россет по поручению Жуковского однажды обратилась к Николаю I с просьбой о назначении Гоголю пенсии. Царь ответил ей: «Вы знаете, что пенсии назначаются капитальным трудам. Я же не знаю, право, удостаивается ли повесть «Тарантас» этому требованию»…
Смирнова-Россет заметила, что повесть «Тарантас» написал не Гоголь, а Соллогуб. А перу Гоголя принадлежат «Мертвые души» – большой роман. «Ну, так я его прочту, потому что позабыл «Ревизора» и «Разъезд». (См. об этом в «Автобиграфии» А.О.Смирновой-Россет, М., 1931, с. 296).
Этот разговор происходил в марте 1845 года, т.е. почти через три года после появления в печати «Мертвых душ». Он красноречиво свидетельствует, как Николай I «знал» и «ценил» Гоголя…
ГЛАВА XVII.
«…Ибо всякий возвышающий сам себя
унижен будет, а унижающий себя
возвысится».
(Лк.14, 11)
1. Слово упрека - червонец
Гоголь любил справедливую, нелицеприятную критику своих произведений. Из нее он выносил для себя много ценного. В письме к Жуковскому из Флоренции 23 апреля (5 мая) 1843 года он замечал, что, судя по всему, «дело не обойдется без ругани». И добавлял: «Это я люблю, тем более что я не почитаю вовсе дело конченым, если вещь напечатана, а как, отчего и почему об этом мы поговорим с вами, и вы согласитесь со мною. Обещанием похерить многое вы меня сильно разлакомили. Я и прежде любил, когда меня побранивали, а теперь просто всякое слово упрека в грехе для меня червонец».
2. Чудный бальзам для души
Гоголь считал критику настоящим бальзамом для души. Еще раз он повторил это свое умозаключение в письме к А.М. Вьельгорской из Неаполя 4(16) марта 1847 года. Он писал: «…Я не знаю, почему ваш папенька скрывал от меня его мнение о «Мертвых душах», которое я узнал уже случайно большим крюком, пять лет спустя после появления книги. Если это скрыто было от меня затем, чтобы не огорчать меня, то вновь вам повторяю, что никакие жесткие слова человека мной любимого не в силах смутить меня или уменьшить моей любви к нему, что слов неблагоприятных, жестких я теперь жажду, потому что – истинно вам говорю – они какой-то чудный бальзам для души моей, сверх того, заставляют меня строже взглянуть на себя самого и умней взглянуть на другого. А все это вместе учат меня той мудрости, которой мне необходимо надобно приобрести побольше, затем, чтобы уметь, наконец, заговорить потом просто и доступно для всех и тех вещах, которые покуда недоступны…
…Мне всякий человек интересен, а потому и мнение его для меня имеет цену. От вашей приятельницы до слуги и горничной девушки вашей, всяк может сказать мне что-нибудь нужное…».
ГЛАВА XVIII.
«Ибо вот, Царствие Божие
внутри вас есть».
(Лк.17,21)
1. Знак Божьей милости
Гоголь писал Плетневу из Москвы 20 ноября 1848 года с восторгом о появлении в печати первого тома «Одиссеи» Гомера в переводе Жуковского: «…От Шевырева я получил экземпляр «Одиссеи». Ее появление в нынешнее время необыкновенно значительно. Влияние ее на публику еще вдали; весьма может быть, что в пору нынешнего лихорадочного своего состояния большая часть читающей публики не только ее разнюхает, но даже и не приметит. Но зато это сущая благодать и подарок всем тем, в душах которых не погасал священный огонь и у которых сердце приуныло от смут и тяжелых явлений современных. Ничего нельзя было придумать для них утешительнее. Как на знак Божьей милости к нам должны мы глядеть на это явление, несущее ободренье и освеженье в наши души».
3. Русская душа
О ней Гоголь говорит в ряде писем к А.М. Вьельгорской (29 октября 1848 г., 30 марта 1849 г. и др.). В письме из Москвы в 1849 году Гоголь писал Анне Михайловне: «Легче сделаться русскою языком и познанием России, чем русской душой. Теперь в моде слова: народность и национальность, но это покуда еще одни крики, которые кружат головы и ослепляют глаза. Что такое знчит сделаться русским на самом деле? В чем состоит привлекательность нашей русской породы, которую мы теперь стремимся развивать наперерыв, сбрасывая все ей чуждое, неприличное и несвойственное? В чем она состоит?.. Высокое достоинство русской породы состоит в том, что она способна глубже, чем другие, принять в себя высокое слово евангельское, возводящее к совершенству человека… Слышатся также повсюду в летописях следы сокровенной внутренней жизни, о которой подробной повести они нам не передали»…
В другом письме А.М. Вьельгорской от 3 июня 1849 года из Москвы Гоголь заботится о воспитании патриотизма в молодом поколении: «…Около вас теперь куча племянников и племянниц. Сколько прекрасного можно передать в молодые души путем любви! Можно сызмала навеять на восприимчивое детское любопытство познанье своей родины и ее историю». Гоголь сетует, что «с первых же дней набивают нас предметами, переносящими нас в другие земли, а не в свою. Оттого мы и не годимся для земли своей».
ГЛАВА XXI.
«Всякое дерево, не приносящее плода
доброго, срубают и бросают в огонь».
(Мф.7,19)
1. Язык Гоголя
Погодин писал Гоголю из Москвы 6 мая 1847 года с большим сожалением о том, что он напрасно сжег второй том «Мертвых душ», ибо, что бы ни писал Гоголь, его язык всегда ярок и самобытен: сожжение его творений – невосполнимая утрата содержания и оригинального способа выражения его мыслей: «Напрасно сжег 2(-й) том «Мертвых душ» – после-де я напишу лучше. Ты напишешь другое, а за что же мы потеряли то? Я сравниваю тебя с живописцем, которому указывают недостатки или сам он видит, а он беспрестанно смазывает написанное и пишет вновь…
Писать ты сам никогда и не будешь правильно. Тебе нужен стилист, который бы исправлял безделицы, а язык твой и без правильности имеет такие достоинства высшие, которые заменяют ее с лихвою».
2. Держать в тайне
Во второй половине июля 1851 года Гоголь читал Шевыреву на его подмосковной даче пятую, шестую, а позднее и седьмую главы второго тома «Мертвых душ». «Он читал их,– вспоминал Шевырев вскоре после смерти писателя,– можно сказать, наизусть по написанной книге, содержа окончательную отделку в голове своей».
В письме Шевыреву из Москвы 25-26 июля 1851 года Гоголь писал: «Убедительно прошу тебя не сказывать никому о прочитанном, ни даже называть мелких сцен и лиц героев… Очень рад, что две последние главы, кроме тебя, никому неизвестны. Ради Бога, никому».
В ответном письме Гоголю 27 июля 1851 года Шевырев успокаивал Гоголя: «Успокойся. Даже и жене я ни одного имени не назвал, не упомянул ни об одном событии. Только раз при тебе же назвал штабс-капитана Ильина, но и только. Тайна твоя для меня дорога, поверь. С нетерпением жду 7-й и 8-й главы. Ты меня освежил и упоил этим чтением. Бодрствуй и делай».
Часть текста, в которой фигурирует штабс-капитан Ильин, не сохранилась, поэтому мы не можем судить о нем…
3. Из Савлов в Павлы
Архимандрит Федор (Бухарев), хорошо знавший лично Гоголя, после выхода первого тома «Мертвых душ», как-то спросил писателя, чем же должна кончиться его поэма: «Оживет ли как следует Павел Иванович Чичиков?» И Гоголь, скорее всего, с радостью подтвердил, что это непременно произойдет. В его судьбе примет участие сам Царь. «А прочие спутники Чичикова в «Мертвых душах»?» Гоголь ответил с улыбкой: «Если захотят».
Само имя главного героя – Павел – как бы дает разгадку дальнейшей судьбы Чичикова. Вспомним, как ревностный гонитель христиан, иудей Савл, признал правду новой веры и превратился в апостола Павла. Существует даже известная поговорка: «Из Савлов в Павлы»… Однако В.В. Розанов в статье «О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира» (1907) пишет: «Савл не довоспитался до Павла, но преобразился в Павла; к прежней раввинской мудрости он не приставил новое звено, пусть новую голову – веру в Христа, нет: он изверг из себя раввинство… Христос никогда не смеялся. Неужели не очевидно, что весь смех Гоголя был преступен в нем как в христианине?! Поэтому,– считает Розанов,– Гоголя постигла неудача, когда он попытался Чичикова превратить из Савла в Павла. Дать Чичикову вместо копейки Христа просто невозможно,– размышляет Розанов: образ умрет, превратится в схему…
ГЛАВА XXII.
«Итак будьте совершенны, как
совершенен Отец ваш Небесный».
(Мф.5,48)
1. Самое ценное качество
Им Гоголь считал «быть лучше». И к этому он стремился всю сознательную жизнь. Чтобы представить «небесного гражданина», «живую», а не «мертвую» душу, он взял на себя труд растолковать людям, как легче встать на путь истины. Но чтобы это сделать, надо было ему самому сначала пройти этот путь. Потому вместо ожидаемого второго тома «Мертвых душ», он издал книгу, которая, по его мнению, смогла бы помочь ему в этом деле. Это – «Выбранные места из переписки с друзьями». После выхода ее на него посыпались упреки якобы в его высокомерии, безосновательных попытках учить других, в менторстве и т.п.. Гоголь отверг эти упреки в «Авторской исповеди» и определил значение новой книги так: «я не представлял себе общества школой, наполненной моими учениками, а себя – его учителем… Я пришел к своим собратьям, соученикам, как равный им соученик; принес несколько тетрадей, которые успел записать со слов Того же Учителя, у Которого мы все учимся… Как ученик, кое в чем успевший больше другого, я хотел только открыть другим, как полегче выучивать уроки, которые даются нам нашим Учителем». Гоголь прошел мучительно сложную дорогу истинного христианина от начала до конца, что дается не каждому писателю…
ГЛАВА XXVII.
«Возлюби ближнего твоего,
как самого себя».
(Мф.22,39)
1. Священное завещание
Гоголь в своих письмах к Жуковскому подчеркивал, что «Мертвые души» – это для него – священное завещание Пушкина: «Я должен продолжать мною начатый большой труд, который писать с меня взял слово Пушкин, которого мысль есть его создание и который обратился для меня с этих пор в священное завещание».
«Заниматься каким-нибудь журнальным мелочным вздором не могу, хотя бы умирал с голода»,– писал он Жуковскому. Гоголь понимал огромную задачу, которую он поставил перед собой. В письме к Жуковскому из Парижа 31 октября (12 ноября) 1836 года он сообщал: «Если я совершу это творение так, как нужно его свершить, то… какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем! Это будет первая моя порядочная вещь, вещь, которая вынесет мое имя».
Работая над «Мертвыми душами» за границей, Гоголь, погруженный в мир России, не ощущал, что он находится далеко от нее: «…мне кажется, как будто я в России, передо мною все наши, наши помещики, наши чиновники, наши офицеры, наши мужики, наши избы, словом вся православная Русь. Мне даже смешно, как подумаю, что я пишу «Мертвые души» в Париже»…
ГЛАВА XXVIII.
«…Кто не примет Царствия Божия,
как дитя, тот не войдет в него».
(Лк.18,17)
1. Предсмертные строки Гоголя
«Аще не будете малы, яко дети, не внидете в Царствие Небесное. Помилуй меня грешного, прости, Господи! Свяжи вновь сатану таинственною силою неисповедимого креста! Как поступить, чтобы признательно, благодарно и вечно помнить в сердце моем полученный урок?»
Писано за несколько дней до кончины.
2. «Небесная родина» Гоголя
Гоголь умел ценить жизнь человеческую. Когда кто-то покидал этот мир, он глубоко скорбел по нему и чувствовал, что происходит умаление и его самого с каждым новым человеком, тем более, если это происходило со знакомым ему и близким по писательскому ремеслу. В такие моменты ему казалось, что надо еще больше любить людей и как можно более сплотиться с ними, выполнить нравственный долг по отношению к ним...
Когда умер поэт Н.М. Языков (он скончался 26 декабря 1846 по ст. стилю, 17 января 1847 г. по новому ст.), с которым Гоголь был дружен, он писал Жуковскому в январе 1847 года из Неаполя: «И Языкова – уже нет! Небесная родина наша наполняется ежеминутно более близкими нашему сердцу и тем как бы становится нам еще желанней и драгоценней. Брат мой прекрасный, отныне мы должны быть еще ближе друг другу и, живя на земле, глядеть друг на друга, как бы встретившиеся в дому Небесного родителя нашего братья»…
Смерть человека вызывает в Гоголе ревизию, пересмотр его нравственных позиций, оказывает на него очистительное воздействие его внутреннего мира. Так, в письме к Жуковскому 20 февраля (4 марта) 1847 года он сообщает, что смерть Языкова открыла для него многое, «заставила его бороться в себе с гордостью, самонадеянностью, высокомерием». «Да будет благословен Бог, раскрывающий перед нами нашу душу»,– пишет он. И делает вывод: «… после всего этого я стал теперь проще и как будто ровнее: сужу по тому, что мне теперь тяжело взглянуть на мою книгу, мне кажется в ней все так напыщенно, неумеренно, что от стыда закрываю вперед обеими руками лицо. О, как мне трудно управляться в моем душевном хозяйстве! Именье дано в управленье большое, а управитель еще слишком плох и слишком не научен, как привести именье в строй...»
Так Гоголь искусно и искренне увязывал размышления о нравственности с эстетическими задачами творчества: «Как мне трудно достигнуть той простоты, которая уже при самом рожденье влагается другому в душу и до которой я должен достигать трудными путями всякого рода поражений!»
В Гоголе наблюдаем неразрывность художника и мыслителя. Но ему все-таки не удалось «пропеть» гимн красоте «небесной». Сказанное им о «Верховной вечной красоте» прозвучало в духовной пустоте без отклика. В этом состоит неудача Гоголя-мыслителя. Его философские работы «Выбранные места...», «Авторская исповедь», «Толкование Божественной литургии» еще подлежат изучению.